нашла на ощупь. Точно так же добрела до ванной, а вот там мой сонный взгляд зацепился за отражение.

— Мама! — взвизгнула я.

Кожа была покрыта разводами сажи и копоти. Волосы взлохмачены, глаза горят, губы стали более чувственными, хотя куда уж более. Кожа стала фарфоровой, как у куклы, правда, если эту куклу извалять в грязи, а потом хорошенько отмыть. Я оглядела себя настороженно, вроде все на месте. Только, кажется, грудь стала чуть больше или мне это только кажется? Я тут же влезла под душ, соскребая остатки вчерашнего вечера.

— Полина, — в комнате послышался голос Алексея. — Ты уже встала?

— Да, я в ванной.

— Я принес тебе одежду жены, — донеслось из-за двери. — Как только оденешься, спускайся в столовую, будем завтракать, — я услышала, как за ним хлопнула дверь.

Жена? А собственно, чего я ожидала? Глупо надеяться, что он будет хранить мне верность. Я иногда представляла себе нашу встречу. Вот только Алексей почему-то всегда виделся несколько поплывшим в ширину, с большой лысиной, с дородной супружницей и выводком великовозрастных оболтусов в кильватере. Наверно так мне было легче. А действительность оказалась совершенно другой. Насколько я вчера успела заметить, он не изменился. Совсем. И это вызывало удивление и глухое раздражение.

Появление в моей жизни Алексея затмило события вчерашнего вечера. До моего сознания так и не дошло, что я вчера убила человека. Пусть и невольно, выплеснув из себя нечто, чему я так и не смогла дать определения. И это было странно. Слишком много непонятного стало происходить вокруг меня в последнее время. Не хотелось биться в истерике, рвать на себе волосы за то, что отняла жизнь у человека. Наоборот, было четкое понимание, что только так и нужно обходиться с насильниками. Только так и никак иначе. И то, что со вчерашнего вечера проснулось глубоко во мне, удовлетворенно рыкнуло, вторя моим мыслям.

Я вышла из ванной и с претензией стала рассматривать ультрамодный дизайнерский костюм из тонкой серой шерсти. Тут же лежало белье, опять шелковое, чулки, туфли на шпильке. Если это наряд его супруги, то она, по всей видимости, та еще штучка. Наша одежда о нас говорит слишком много. В данном случае одежда кричала, о том, что ее обладательница самоуверенна, следит за собой очень тщательно, привыкла к роскоши. Еще бы, если такие вещички выдают временным постояльцам, не найдя в гардеробе чего попроще, то вопрос — из чего этот гардероб состоит?

Одевать чужое белье не хотелось. Костюм тем более. Я затянула поясок махрового халата и вышла в коридор. Может у Кольки чего одолжить? Я стала стучаться в каждую дверь на втором этаже, в надежде, что хоть ода из них будет комнатой Николя. Только из-за четвертой донеслось сонное:

— Кто там?

— Это я, — угу, ничего более умного произнести так и не смогла.

— Кто это я? — хмыкнул мой визави, впрочем, не стремясь открыть дверь.

— Полина.

— А-а-а, заходи, — Николя в одежде развалился на застланной кровати и, позевывая, с любопытством меня разглядывал.

— Коль, мне б, одежку какую, — я жалостливо вздохнула, изображая Казанскую сироту.

— А разве дядя тебе не принес? — он поднял бровь.

— Принес, — покаялась я. — Только это вещи его жены.

— И что? — не понял он.

— Неудобно, они такие дорогие. И потом, там белье. А чужое надевать я не могу, — я окончательно смутилась.

— От меня-то ты чего хочешь? — не понял Николя.

— Может, одолжишь?

— Боксеры? — рассмеялся он, видимо представил меня в этом элементе мужского туалета.

— Тьху, на тебя, — обиделась я и хлопнула дверью, направляясь к себе в комнату. — Нашла у кого просить.

— Поль, — в дверях нарисовалась Колькина макушка. — Там все новое, не ношенное, дядя специально выбирал то, что Марина еще не одевала.

— Тогда ладно, — вздохнула я и поплелась, наконец, облачаться.

Много времени это не заняло. Костюм сел как влитой. В чулках я чувствовала себя непривычно. Шпильки делали ноги еще длиннее. Я спустилась со второго этажа в холл, оформленный в стиле минимализма и серых полутонов. Слева в дверном проеме виднелся накрытый стол. Алексей указал мне на место напротив себя и предложил не стесняться. Особых разносолов не было. Дымящаяся овсянка, несколько видов конфитюра и варенья, блинчики с маслом, сырники, сметана. В животе неожиданно громко заурчало, что вызвало умильную улыбку у подошедшего Кольки.

— Ешь, тебе после выброса силы нужно много энергии, — и он плюхнулся на соседний стул. Аккуратно присаживаться он в принципе не умел, а только вот так, со всего размаху опускал свое седалище на любую поверхность.

Задавать вопросы о выбросе, об инициации и об остальных непонятных для меня вещах пока не стала. Похоже, мне и так все расскажут. Нужно только подождать и сделать лицо попроще.

— Завтра приедут твои родители, — осчастливил меня Алексей. — До этого момента побудешь у нас.

Меня просто поставили в известность. Возражения не принимались, обсуждение не предполагалось. А Леша изменился. Он и раньше был властным, но теперь это что запредельное. До такого состояния уверенности в каждом своем слове растут годами, холя и лелея свое эго, взращивая самоуверенность принятием сложных, ответственных решений, отвечая не только за себя и, но и за подчиненных, семью и любимых. Может, это и раньше в нем было, а я ослепленная своими чувствами ничего не замечала?

— С добрым утром, милый! — в столовую вплыла роскошная блондинка, наклонилась, дав полюбоваться своим декольте, и нежно поцеловала Алексея в чуть небритую щеку. — Брр, родной, ты не брился.

И столько во всем этом было интимности, что я невольно почувствовала себя неловко, как будто подглядываю за ними в спальне. Так вот какая она, жена Алексея. Та ради которой… Черт! Непроизвольно сжались кулаки, и нечто внутри меня тяжело заворочалось, вызывая глухое раздражение.

— Марин, мы не одни, — он поймал ее ладошку и поцеловал запястье.

— Коля, Полина, привет, — она нам улыбнулась и присела за столом по правую руку от Алексея. — Какими судьбами?

— Да вот, — замялся Николай, — в гости заехали.

— Когда свадьба? — теперь уже лукавый взгляд в мою сторону.

Я промолчала, делая вид, что поглощена завтраком. Она мне не нравилась. И непонятно чего тут было больше, обиды, возрожденной ревности или уязвленного самолюбия. Она посягала на то, что когда-то было моим, недолго, но моим. По пальчикам скользнули язычки пламени, поджигая лежащую рядом салфетку и тут же перекидываясь на скатерть. Огонь внутри меня довольно рыкнул, стараясь вырваться на волю и порезвиться всласть. В последнюю минуту удалось этого избежать, затолкав зверя вовнутрь скорее даже не силой воли, а банальным испугом.

— Полина! — рыкнул Алексей. —